Да, это драббл по ДжЕ. Но я не знаю о ком )) Кохай может быть любым. Семпай, пожалуй, тоже. Это не обязательно Такизава. Это мог быть Сакурай, мог Мацумото, мог... да мало ли.

Эх ты.
Птаха.
Прозвище прицепилось, как гнилой лист к давно не стиранной рубахе, случайно, и словно репей в волосах беспризорника, осталось там надолго.
Щуплый, какой-то несуразный и кривобокий, кренящийся вправо из-за недолеченной межрёберной невралгии, с острым, не то, чтобы некрасивым, но каким-то скучным и невыразительным лицом. Зато подвижный и быстрый: руки машут, как подрезанные крылья у молодого гусака. Или сойки.
Даже толком не гадкий утёнок - тот был достаточно гадким, чтобы у него были перспективы.
Простая птица, обыкновенная.
Серединка на половинку во всём. Кто-то из второго ряда танцующих. Не задворки, но дебюта не видать никогда.
Птаха-птаха.
Он знал, что его не видят.
А если и замечают, то для чтобы недоумённо пожать плечами и забыть в следующий же момент.
Забыть или сказать «Эх ты»
Эх ты, птаха».

Эх, ты, и не лапы – неуклюжие культи.
Эх ты, и ещё чуть больше повисает клюв.
Эх ты, и…

«Эгей, птаха!
Выйди-ка вперёд!
Да-да, сюда. И голову, выше голову!»

Семпай – весь улыбка и глаза.
Вечно где-то впереди. Или сбоку. Или там, на другом конце комнаты – не уследишь.
А тут вот он.
Рядом.
Взрослый, айдол.
Сияет.
Птаха щурится и смаргивает.
Семпайская рука тянется.
Тянется-тянется-тянется и треплет хохолок на макушке.
«Птаха, да? Будешь Корольком».

Эгей, Королёк!
И забавно качнулась торчащая чёлка
Эгей, Королёк!
Блестящий живой взгляд
Эгей!
И сквозь мягкий пух прорастают первые маховые перья

Лети, птаха.