Так, выложу сюда всё это подлое творчество по родной ролевой)))

[yazoo-flourite]

Монолог Рубеуса. Типа странички из его дневника. (Принцу 15 лет).

Я родился в древнем и процветающем государстве. Так говорили придворные историки и мои учителя. У нас был великолепный двор. Так говорили иностранные послы и наши гости. А самое главное, у меня были чудесные родственники. Это я знал сам.
Я запомнил их всех. Каждого.
Грузную, толстую, даже жирную баронессу Циркон, которая вяло спорила с такой же рыхлой и пузатой Яшмой о самом важном государственном деле – стоит ли переименовать провинцию Тирион в Крантинию. Ту самую провинцию Тирион, которая уже два года как отделилась от Королевства и вела собственную политику…
Герцогиню Турмалин, помешанную на традициях, чопорную и тусклую … Она запрещала возделывать поля на востоке, только потому, что раньше этого тоже не делали. И люди изо дня в день долбили каменную пустыню на юге и западе.
Генерала Хризопраза, дряхлого настолько, что за ним всегда ходил мальчик-паж, чтобы вытирать ему слюни и сопли… В свалявшейся бороде главнокомандующего застревали кусочки еды, и оставались там неделями. Солдаты даже в глаза называли его Ваша Тухлость – он уже давно совсем не слышал, ничем не управлял, и его главной заботой было не запутаться в собственных ногах. Дисциплины не было. Армии не было. Ничего не было. Однажды я даже споткнулся о дворцового стражника, который развалился спать поперёк коридора. Свои амулеты и алебарду он проиграл ещё вчера, а сегодня, кажется, собирался проиграть форму.
Болото. Слякоть. Глина, из которой нельзя лепить, потому что она снова расползётся липкой бесформенной кучей…
Я ненавидел. Я ненавидел их всех. Лорда Халцедона, икающего, краснолицего хряка, разбивавшего палкой статуи, в которых ему спьяну почудилась насмешка… Министра экономики Лазулита, меланхоличного бездельника, целыми днями торчавшего в любимой оранжерее… Праздных придворных с бессмысленным взглядом и их потных, мутноглазых дам, у которых по щекам текла синяя тушь, с лица сыпалась пудра, а груди бесстыже вываливались из корсета…
Мокрицы... И над ними – моя милая бабушка, Её Величество Базальт, въедливая, мелочная, выживающая из ума старуха, с которой нужно было сражаться за каждую пядь свободного места, за каждый глоток свежего воздуха, за каждый сделанный шаг. Выгрызать его – с жилами и кровью. Рвать по живому. Потому, что иначе нельзя. Иначе можно остановится и утонуть.
Я хотел жить.
Во мне всегда хватало бешеного упрямства, пробивающей всё решимости – всегда оставаться собой, что бы меня ни окружало. Я заставлял учителей по фехтованию, рукопашному бою и военной магии бить всерьёз – так, чтобы полумёртвым приходить в себя у целителей. Чтобы потом стать лучшим. Нарушать все эти глупые церемонии (может, изменят?) – не падать лбом в гранит перед троном Королевы, а становиться перед ней на одно колено. Не приглашать на первый танец бала престарелую фрейлину, а тащить отплясывать какого-нибудь мальчишку-офицера, дурачась и передразнивая то ли тётушку Турмалин, то ли её развратную племянницу Коралл. Когда двор в трауре, демонстративно носить яркое, чтобы все видели – мне наплевать на очередного борова или квёлую клушу, которым вздумалось превратиться в пыль. Я не сомневался – эта плесень ещё наплодится.
…В нашем королевстве гнило всё. Оно разваливалось и разлагалось. В нём никто ничего не делал. Все жили так, как привыкли. Ни шагу влево. Ни шагу вправо. Только медленное и тошнотворное копошение на месте. И посреди этой стоячего благолепия – они. Мои братья. Младший – тихий, молчаливый Сапфир, с кучей книжек и странных записей, Сапфир, который запирался в своей комнате или библиотеке, так, что я никак не мог его отыскать, не мог заглянуть в его большие мечтательные глаза, и узнать о чём он думает, чем он живёт, со мной ли он ещё. И великолепный, сиятельный Алмаз. Старший. Сколько достоинства в простом повороте головы, сколько лёгкости в танцующих движениях!.. И каким пустым бывал иногда его живой и умный взгляд, как обвисал безвольными углами чётко очерченный рот, когда Алмаз предавался кутежу и разврату. И тогда мне хотелось его обнять крепко-крепко и больше не отпускать, и шептать ему о том, как он светится, сколько в нем настоящей силы, которую нельзя, никак нельзя потерять. Но я не знал как это сказать. Я не умел говорить так. А потому я его бил. Я хватал его за плечи и тыкал лицом в пыль, чтобы он пошире открыл свои глаза, и увидел, осознал, чем он становится…
Бесполезно. Всё здесь было бесполезно. Куда бы я ни шёл, я везде натыкался на тупики. Я стучал в двери и окна, пытался их открыть, но только разбивал руки… Замкнувшийся в себе, ушедший в книги, живущий в сказке Сапфир и бессмысленно предающийся порокам Алмаз. Они были хуже всего. И однажды, когда мой старший брат без сопротивления разрешил себя избить, я понял – дальше я его просто убью. И я оставил его в покое. Я вообще оставил в покое всю эту протухшую жижу, которая называла себя двором…
А потом давний недуг свалил окончательно обезумевшую бабку… И я помню, - этого мне не забыть никогда, как мы сидели втроём, в комнате Алмаза. Сидели, вцепившись глазами в единственную свечку, и ждали смерти королевы. Алмаз пил. Нет, он не пил, он отчаянно и безобразно напивался, но у меня не было ни сил, ни права, ни желания его останавливать. Я до боли сжимал кулаки, и пытался не смотреть ни на него, ни на печально молчавшего Сапфира. Неожиданно в двери ввалился стражник, почти такой же пьяный как мой брат. Заплетающимся языком он попробовал выговорить «Коррролева…ва…это..»
Меня передёрнуло, Сапфир, кажется, всхлипнул. Где-то за стеной раздался громкий гогот и свист.
И тут Алмаз вскочил, и глядя прямо в глаза испуганному солдату заорал о том, как может тот так обращаться к принцам крови, о том, что он убьет любого, кто позволит себе такое, о том, что в этом дворце больше не будет грязи, о том, что… я не помню всего, что он говорил, но именно в этот момент у королевства появилась надежда.
Когда Алмаз бросился из комнаты, я хотел схватить его за руку, но наткнулся на предостерегающий жест Сапфира. И не стал.
Мы говорили с Сапфиром всю ночь, шептали друг другу какие-то глупости, и я обнимал его – своего любимого младшего брата, и понимал, что теперь я найду его, где бы он ни прятался – в лаборатории, в саду, в библиотеке – и что я всегда смогу его защитить. От всего.
А на рассвете вернулся Алмаз. В мокрой от утренней росы одежде, с взлохмаченными волосами и сияющим лицом. Он прислонился к косяку двери и с какой-то странной, не свойственной ему теплотой посмотрел на нас. Что-то изменилось в нём, что-то важное – и это было во всём, в линии губ, в демонстративно прямой спине, в уверенном развороте плеч. И тогда я понял. У нас есть король. И теперь он… - я поймал восторженный взгляд Сапфира – нет, мы, мы трое – справимся. Обязательно. Я не просто в это верил. Я это знал.
И потом была коронация…


Драка Рубеуса с Алмазом (Рубеусу 14, Алмазу около 16)

Рубеус рассеянно вертел в руках кристалл-оберег. Пушистые серебряные светлячки танцевали на тёмных гранях, складывались в причудливые узоры и растекались искрящимся водопадом. Кристалл был похож на звёздное небо. Такое, каким оно бывает только на Юге – сверкающая драгоценная россыпь в безбрежной черноте.
Чтобы создать это чудо рыжий принц три недели изучал Магию Творения, копался в каких-то старых книгах, тайком сбегал в храм Нефрита – просить силы и покровительства Бога Ночи, и – вот он, вот! – у него получилось. В конце урока он обязательно подкинет кристалл в воздух – пусть вычертит под потолком созвездие Льва, пусть заставит их скептично-придирчивого учителя изумлённо ахнуть, а потом подлетит прямо в руки к Алмазу!
Старшему скоро пятнадцать. Это будет его подарок. Камень-щит, камень-невидимка – он может скрыть от любопытного взгляда и отразить огневую атаку – ну, да, ненадолго, но ведь всё-таки может! Конечно, Алмазу не нужна защита, и ему не нужно прятаться, и вообще… Но он так любит всё красивое и необычное!
Рубеус представил, какое довольное лицо будет у его брата – тот явно повесит кристалл на цепочку, наденет его поверх своей любимой чёрной рубашки, и снова будет сиять. У него самый лучший на свете старший брат. Рубеус восхищался его лёгкими, чуть небрежными манерами, его непринуждённым артистизмом, и самое главное, у Алмаза была такая взрослая улыбка – немного кривоватая и очень крутая. Рубеус так не умел.
Рыжий заранее попросил Алмаза обязательно быть на этом уроке. Тот подмигнул, и сказал, что ради него, Рубеуса, даже не опоздает. Принц помнил, что уже пару раз рассчитывал на приход брата, но тот так и не появлялся. Алмаз часто прогуливает прикладную магию, особенно магию созидания – наверное, она казалась ему невозможно скучной. Но теперь у Рубеуса было обещание, и можно было не волноваться. Вот только урок…урок уже начался.
Алмаз опаздывал. Алмаз опаздывал сильно. Кто-то из детей придворных о чём-то шептался, кто-то рисовал карикатуру на учителя, кто-то отчаянно зевал и пытался не заснуть. Рубеус ждал. Бесконечный поток светящихся формул и расчётов заполнял воздух. Скрипели, обмакиваемые в чернила, перья. Росли горы желтоватых, исписанных листков, потрескивали старые, лет сто не сменявшиеся стулья учебного зала.
Рубеус так сосредоточенно смотрел на дверь, что не заметил, как учитель Кварц нарисовал знак окончания занятий. Про презентацию кристаллов учитель явно забыл, и никто ему об этом, конечно, не напомнил. Он часто всё забывал, этот Кварц. Он был чудовищно стар, чудовищно умён и чудовищно забывчив. Чудовищно. Но Алмаз-то не старый!
Рубеус шмыгнул носом, заехал кулаком в стену и побежал к покоям брата.
***
Сдёрнутая штора грудой шёлка лежала на полу, в распахнутое настежь окно задувал ветер, несколько пожелтевших листьев летало по комнате. Алмаз валялся в постели и меланхолично разглядывал потолок через пузатые стенки полупустого бокала.
Младший принц остановился напротив кровати, нахмурился и исподлобья посмотрел на Алмаза.
- Ты не пришёл.
- Ну и что с того? – Алмаз лениво повертел в руке ножку бокала. Кажется, на ней была трещинка. Небольшая, но всё-таки.
- Ты обещал.
- Да ну, ерунда какая… - принц потянулся за бутылкой. – Будешь?
Янтарная жидкость заструилась по хрусталю, наполняя другой бокал – прежний Алмаз выбросил в окно. Было слышно, как он разбился, и как кто-то – там, снаружи – испуганно вскрикнул.
На скулах рыжего принца заиграли желваки. Рубеус начинал злиться. Он подошёл к кровати вплотную и потянул брата за руку.
- Нам надо поговорить. Но лучше не здесь, – принц выразительно посмотрел на двери, за которыми пряталась молоденькая служанка. Алмаз пожал плечами.
- Да что там такого срочного…
***
На заднем дворе, возле каких-то обшарпанных построек, где, скорее всего, ночевала челядь низшего ранга, Рубеус наконец остановился.
- Я тебя ждал.
Алмаз прищурился и продемонстрировал ту самую «взрослую» ухмылку – чуть кривоватую и крутую.
- Я это как-нибудь переживу… - Алмаз поправил сбившееся кружево на манжетах – А вот то, что я не успел досмотреть сон о леди Коралл… Ты знаешь, у неё там была такая короткая юбка, а из-под юбки… хотя, это ты ещё не оценишь, но ноги у неё…
Рубеус молча схватил Алмаза за ворот сорочки, трухнул и повалил в пыль.
***
Мелькали руки и ноги, подростки ожесточённо и сосредоточенно били друг друга, пока, рыжий, наконец, не оказался сверху и не припечатал руки брата к земле.
Тонкая струйка крови из разбитой губы ползла, нелепо пятная белую кожу, в светлые волосы набилась пыль, кружево рубашки было изодрано в клочья. Рубеус хмуро посмотрел в потемневшие и по-прежнему насмешливые глаза старшего принца.
- Извинись!
- Не буду, – с трудом шевеля губами, ответил Алмаз. Кажется, рыжий его даже слишком сильно отделал.
Резко-пронзительно прокричала какая-то птица, где-то упало что-то тяжёлое и донеслись приглушённые ругательства. В кронах деревьев привычно шумел ветер.
- Извинись, и я отнесу тебя к целителю.
- Не буду, – упрямо повторил старший.
- Тогда буду бить.
- Бей, - голос Алмаза был тих и спокоен.
- Извинись… – уже совсем не зло, а как-то отчаянно попросил Рубеус.
Алмаз промолчал и уставился в небо. Младший принц поднялся с земли, отряхнулся и сплюнул.
- Ну и валяйся. Ты только и можешь, что гулять да валяться.
Что-то острое впилось рыжему в ногу. Он полез в карман, и достал ещё мерцающие осколки – хрупкий кристалл они разбили в драке. Рубеус высыпал осколки в пыль, резко развернулся, и пошёл ко дворцу, чётко чеканя шаг.
Пушистые светлячки пробежали по земле, и окружили бледное лицо Алмаза. Светлые, сиреневые глаза старшего принца отрешённо смотрели куда-то за облака, а по губам его струилась мечтательная улыбка.

Ну, это такое.... Про бабку Базальт в приступе безумия (Руби 6 лет)

…Базальт подошла к принцу, сосредоточенно разглядывавшему стилет – подарок графа Обсидиана, специалиста по холодному оружию и любимого учителя.
Сегодня в старой королеве что-то изменилось, появилось что-то новое в её привычном, всегда одинаковом облике. Платье владычицы по-прежнему шуршало, как змея, ползущая по осенним листьям, в белках больших, немного навыкате глаз было так же много ярко-алых ниточек, лицо хранило всё то же выражение недоверия и подозрительности, вот только волосы… те несколько тускло-седых прядей, что запуталось в её короне, и те две или три, которые опали вниз, рассыпавшись поверх огромного чёрного жабо… Этого раньше не было. Обычно пучок на её голове был стянут так туго, что рыжему принцу казалось, будто он трещит при каждом её шаге, и вот-вот лопнет. Наверное, он всё-таки лопнул – решил для себя Рубеус, и внимательно посмотрел на венценосную бабушку. Если она подошла – значит, будет поучать. А поучать она умеет долго. Рубеус это знал, но прятаться не любил. Ему представлялось, что тогда он становится маленьким. Как гномы в сказках.
- Кто дал Его Высочеству сабельку? Кому энта глупость пришла в голову? – говорила королева тоже как-то непривычно, с каким-то смешным клокотанием, от чего её тонкая шея дёргалась быстро-быстро, как у той белой неуклюжей птицы, которую принц однажды увидел во дворе. Птица клевала зёрна в пыли и не умела летать. – Никто не думает о том, что малыш порежется! Он же ещё не понимает, что энто такое, а вдруг в рот потянет-с? А ведь энто ещё и грязное! Руби, отдай мне сабельку, лучше возьми яблочко – глянь какие яблочки на столе!
Рубеус посмотрел на бабушку исподлобья и спрятал стилет за спину.
- Руби, бабушка Базальт плохого не посоветует! – старуха подняла гневный взгляд на придворных. – Я вот думаю о Его Высочестве, а вы только о тряпках да амурах помышляете! Дармоеды! Не можете понять, что принц энтим порежется. А оно ещё и грязное! Вдруг Его Высочество им мясо откушать изволит-с? Энто же точно заболеет! – Рубеус тихо хмыкнул, заляпанная жиром скатерть и недомытые столовые приборы были куда как более грязными, и нередко пахли крысами и объедками. – Вот я помню, как Её Светлость Турмалин – эт тётя твоя, Руби, тётя, ты же знаешь, да? Та тётя, которая подарила тебе лошадку из слоновой кости – так вот, Её Светлость Турмалин, по рассеянности вилкой для салата десерт откушала, и мучалась животом всю семидневицу, целителям-то она не верит, и правильно делает. Так что, Руби, скушай лучше яблочко…
- Ваше Величество, я не хочу яблоко! Я не люблю яблоки! – хмуро ответил Рубеус, и отвернулся к столу. Может, и правда взять что-нибудь. Абрикос, например. Чтобы бабушка, наконец, успокоилась. Сидевший за столом Халцедон, Министр Культуры, громко икнул, выругался и швырнул бокал в стену. Наверное, кто-то из слуг опять перепутал, и налил ему тирионского белого вместо бретонского красного. Халцедон вскочил, опрокинув на себя соусницу, и замахнулся тростью на воздух. По залу прокатилось его сердитое, но скорее не грозное, а какое-то жалобно-завывающее «Него-одный… ик-к-гиии… негоооо-дный-ик!» Да, так и есть. Перепутали. Только не вино, а мясо, Халцедон с кровью не ест. Подходить к столу резко расхотелось. Абрикос он возьмёт потом. Попозже.
- Ваше Высочество, яблочки нужно кушать… Энто традиционный десерт. Его все кушают. – Базальт взяла принца за плечи развернула к себе. – А сабельку отдай мне. И кто додумался дать ребёнку острое?! А вдруг он с энтим играться будет? – королева подозвала ближайшего стражника, - Ты! Возьми у Его Высочества энту гадусть и унеси.
Стражник подошёл к Рубеусу и протянул руку.
- Это моё! – Рубеус вынул стилет из ножен и наставил его на солдата. – И это будет моим!!!
За спиной зашушукались. «Какой непочтительный, как можно перечить Её Величеству!» - истеричный голос принадлежал, кажется, маркизе Родусит. «Сын своей матери, дурная кровь!» - басил ей в ответ кто-то, похожий на лорда Гранита. И Рубеус уже точно знал – оружие он не отдаст. Ни за что.
- Деточка, ты же не понимаешь пока… - в голосе бабушки слышалась лёгкая обида. – Это же сабелька…
- Стилет. Это – стилет. – Рубеус сжимал зубы и кулаки.
- Ты поранишься… И он такой грязный… Пфу. Вот когда тётя твоя, Турмалин…
На этих словах Рубеус бросился бежать, за ним гнались нянечки и ковылял камердинер, голос бабушки «…как же…яб…чко…» оставался где-то вдалеке. Рубеус бежал, и был счастлив, что умел бегать.
…Ах да, стилет он тогда отстоял. А вот Обсидиана – не смог.
Это был день, когда папу и маму нашли мёртвыми в лесу.



Один день Рубеуса (Это уже года полтора после коронации Алмаза, кажется. Руби 16 или 17)

Ночь.

Сижу. Пытаюсь заставить эту мерзкую свечку висеть на нужном расстоянии от бумаги, но она упорно лезет мне в лицо, шатается и виляет боками. Кривлюсь, отворачиваюсь, потом не выдерживаю и ору на неё. Она шугается и мелко дрожит огоньком на другом конце комнаты. Эта тварь, что, ещё и разумна? Минуты две грязно ругаюсь, пинаю стул и иду водворять свечу на место. Кое-как уговорил её зависнуть в нужной точке, но она всё равно кренится куда-то вправо. Да нет, я нормальный маг – просто это не я её левитирую. Это она сама по себе магическая. Только что из лаборатории. Экс-пе-ри-ментальный образец. Чтоб его. На прошлой неделе сдуру пожаловался Сапфиру – дескать, заснул над картой, упала свечка – чуть важнейшие бумаги, по полу раскиданные, не сгорели, а лампы эти, на кристаллах, я не переношу – у них такой противный пронзительно-белый свет, ещё и гудят вдобавок ко всему – тихо, правда, но через три-четыре часа и от такого звука можно озвереть. Конечно, проще всего поставить свечу на стол, но это ведь не интересно. К тому же тогда не будет видно картины на стене. Она меня вдохновляет. Такая красивая. Азурит рисовал. Олени как живые и лес почти пахнет. Младший просил отдать ему – всё равно я в искусстве не разбираюсь – а я принципиально не отдаю, говорю, что ничто другое не способно так гениально закрывать дырку в стене. Он делает вид, что верит.
Свечка, наконец, выравнивается, и я возвращаюсь к огромному списку. Я думаю, как бы распределить эту ленивую орду, которая гордо зовётся Армией Даймонд, так, чтобы каждым корпусом командовал кто-то с мозгами, и этот кто-то был как минимум майором. Прикидываю по-всякому, но не хватает то талантов, то офицеров. Майор Пирит, конечно, храбр, и солдаты его любят, но мозгов – стандартный военкомплект, как на награды и преданность не напирай. Полковник Диоптаз стар, болен и долго не протянет. А Брусита ещё рано повышать, прыжок из лейтенантов в маршалы – это слишком даже для него.
Я задумчиво сжевал какую-то печёную загогулину – не то вергун, не то колосок – и решил назначить старика, пока Брусит не доучится. А вот с внутренними войсками придётся повозиться. Кто-то должен заниматься порядком в стране, но не отзывать же каждый раз солдат с боевых постов… Идея о внутренних войсках пришла ко мне вчера, после того как Алмаза понесло разбираться с некромантами. Потому, что _этим_ должен заниматься никак не король с кучкой дохлых магов и двумя десятками мечников из ближайшего штаба. Интересно, чем он думал, когда туда ехал? Сапфир бы сказал чем, мне фантазии не хватает. И при этом он меня ругать пытается. Но я-то выхожу на солдат баронских, чахлых, необученных – их с закрытыми глазами даже наш повар выкосит… да и, честно говоря, от случайного попадания меня всегда страхуют лучшие маги. Зато выглядит это круто – теперь принц Рубеус для мятежников кошмар похуже грифона или химеры. Другое дело – нечисть. Её бравым видом не напугаешь. Она, простите, жрать хочет. А Алмаз даже щитом не прикрылся. Нет, это не мой брат. Это Величество какое-то.
Величеством я его целый вечер и звал. Алмаз бесился, но терпел. Видно, понимал за что. Но когда я в лучших традициях времён нашей бабки поцеловал краешек его плаща, он не выдержал и сбежал от меня к своему экономическому прогнозированию. Только перед этим выдрал страниц двадцать из «Дворцового этикета». Надо будет его почаще доставать. Может, ещё что-то отменит.
Часы показывают три сорок. Я сую в рот очередную ватрушку и снова смотрю на записи. Выяснилось, что я как-то незаметно для себя расписал внутренние войска. Это хорошо. Но сон на сегодня всё равно придётся отменить. Алмаз обещал, что в четыре покажет мне пару планов и рассмотрит мою военную схему. Обсудим, напьёмся чаю и может даже подурачимся. Если времени хватит.
Прихватываю с тарелки пару пончиков – для себя и Алмаза, колеблюсь, но решаю прихватить и третий – на случай, если старший решил пригласить Сапфира. Пить чай просто так я не люблю. А Алмаз – он странный. Как ни зайдёшь с утра – на столе только чашка. А принесёшь булочки – лопает. Причём, с явным удовольствием. Одно слово – Величество.

Утро.

Дверь в комнату Алмаза замерцала и беззвучно открылась. Она передо мной и Сапфиром всегда открывалась сама – нам к королю было можно в любое время дня и ночи, по любому делу, любому поводу и без повода вообще. Зато кроме нас троих, никто не мог зайти к нему в принципе. Ключи, пароли и магические пассы дверь воспринимала как личное оскорбление и убедительно притворялась глухой, слепой и каменной. Что Алмаз с ней сделал, он и сам не понял, во всяком случае, внятно объяснить не смог. Сказал – ему не нравится, когда все кому не лень в его комнату вламываются – захотел закрыть, разозлился – и получилось. Талант. Самородок. Нет, правда, талант, если бы он ещё и повторить мог всё, что на вдохновении делает…
Я шагнул через порог. Свет в комнате не горел, и я чуть не налетел на какие-то книги – конечно, от неожиданности: у Алмаза на полу обычно ничего не валяется, это только я текст заклинания Жёлтого Смерча могу за шкаф кинуть, чтоб под руки не лез. Правда, потом забыл, где он и три дня разыскивал. Зато ничего не мешало.
Навожу чары ночного зрения – хорошая штука, но если долго, начинают болеть глаза – и оглядываюсь в поисках брата: сегодня ему в меня водяным шариком не попасть, я хорошо подготовился…. Ага, вот и он. Даже они. Стараясь не шуметь, я подхожу к кровати.
Закутанный в одеяльный кокон младший свернулся калачиком и сладко спал, уютно угревшись в кольце тёплых рук короля. Сейчас Сапфир казался совсем ребёнком, он улыбался, ёрзал и забавно сопел во сне. Алмаз лежал в явно неудобной позе, будто боялся разбудить брата случайным движением, и одеяла на нём не было. Острый профиль, тень от ресниц, между бровей залегла первая упрямая морщинка – попросить бы Азурита его нарисовать – без язвительной улыбки, без бравады во взгляде…таким вот, настоящим.
Только Алмаз откажется, не любит он свои портреты… Младший что-то пробормотал про свитки и перевернулся на другой бок. Братья спят. Близкие. Мои. Родные. Правильные.
Хорошо им. От меня вот Сапфир никогда не забывал уйти. Ему у меня неуютно. Ковров нет, статуэток-вазочек всяких, ну и что…они же только место занимают, да? И Алмаз меня никогда не обнимает. Это Сапфир такой милый и серьёзный, и вообще самый младший – его так и хочется схватить в охапку, растребушить аккуратно-правильную причёску, а потом скормить ему парочку стянутых с кухни персиков… А я… Я – это вихры во все стороны, хриплый голос и злые глаза. С такими здороваются сдержанным кивком или ехидной шуткой. И никак иначе. Нет, я-то не завидую. Я _не_ завидую. Я что, девчонка, чтоб меня тискать? Да я за нежности всякие по голове дам. Врежу, мало не покажется!!! И ещё раз врежу. Вот. И никогда им ничего эдакого не скажу. Ни за что.
Иду к выходу. Кажется, кто-то из братьев проснулся и непонимающим спросонок взглядом смотрит мне в спину. Только не надо окликать. Выспитесь наконец, а то круги под глазами такие, что скоро страшней горгулий будете. Сапфир, по-моему, уже две ночи не ложился, выписывал что-то в Храме Джедайта. Не надо ничего говорить. Совсем не надо. А то я выпаду где-нибудь между вами и тоже буду смотреть упущенный сегодня сон. Нельзя. Мне ещё стражу воспитывать. И вообще, нафиг надо.
Дверь закрывается за мной. Мелькает мысль, что Алмаз обещал мне какие-то планы. Ладно, потом расскажет. А что обещал, так то ерунда. Я не знаю, как он вообще на этой неделе не свалился. Хотя нет, это я знаю. Как всегда, всё на гордости, упрямстве и стимуляторах…
Сквозь окна пустого зала проникают белёсо-тусклые лучи, чем-то похожие на свет кристаллической лампы. Какая мерзость всё-таки это предрассветное утро! Серо, стыло и сыро. А что обещал, так это не важно. Да. Это надо понять. Угрюмо смотрю на пончики, которые всё ещё держу в руке, и пытаюсь запихнуть в рот сразу три. Не получается. Ну вот, утром даже пончики не такие. Решительно пихаю их по одному, и смотрю на выкатывающееся солнце. Небо светлеет, начинают щебетать какие-то птицы, и малиновая начинка оказывается удивительно вкусной. Весна…
Да. Начинка, конечно, начинкой, но стражу муштровать надо. А то ни дисциплины, ни выправки – так, не знамо что. И физическая форма паршивая: то живот отвис, то руки болтаются… Хорошо хоть ночной патруль уже на посту не засыпает. Боятся, и правильно делают. Их я сегодня трогать не буду – пусть отдохнут после караула. А вот всех остальных…
Захожу в стражницкую, и пинаю первое же храпящее тело. Тунеядцы, подъём! Хыр-хыр закончилось.

День.

Телепортируюсь с отрядом в какое-то дальнее баронство. Там того баронства, конечно, три деревни и дряхлый пёс, но всё-таки проверить стоит: оно может оказаться вовсе не таким лояльным, каким пытается представиться. Сколько всякой дряни реально припрятать даже на таком крохотном клочке земли я знаю прекрасно и не понаслышке – нам хватило одного такого же мирного села. Так что входим мы тихо и под иллюзией.
Первое, что я вижу - какое-то сооружение типа подмостков. На нём стоит человек (как выяснилось потом, местный учёный авторитет - сам младший помощник старшего помощника господина писаря барона Баритолампрофиллита) и с благостно-просветительским видом вещает что-то группке крестьян. Даю знак своим рассредоточиться по территории, а сам остаюсь послушать – вдруг удастся узнать что-нибудь любопытное?
Да уж, узнал. Оказывается, Земля плоская и стоит на трёх китах. Эту, без сомнения истинную картину мира, наш весьма и весьма учёный муж нашёл сам. В книге. Чем, разумеется, безмерно гордится. Надо будет рассказать Сапфиру – он-то, бедняга, до сих пор верит, что наш шарик нигде не стоит, а болтается среди звёзд, и таких шариков возле Солнца девять штук. Братик полагает, что все остальные думают точно так же, потому как ничего другого просто нельзя вообразить. Наивный.
Слово «книга» оказывает на крестьян прямо-таки магическое действие, и они радостно развешивают уши, изо всех сил таращат глаза, а один даже рот открыл от напряжения. Три кита, говоришь… Представляю себе, как Нефрит таскает этих китов за хвост из океана и подпихивает под Землю. А они, подлые, почему-то трамбоваться не желают, нагло высовываются, и начинают вокруг неё вертеться. Вместе с Луной. Бессовестно ржу, и надеюсь на то, что Бог этого не видит. Надеюсь зря, потому что где-то около уха раздаётся такой же громкий заразительный хохот. Покровителю картина мира явно и откровенно понравилась. Это он в Храме грозный. А так он весёлый. Смеяться вот любит, и мысли неприличные подкидывает. И не скажешь, что Бог. Хотя, если серьёзно, он удивительно мудрый, и я не знаю, что бы я делал без него. Наверное, ничего, потому что лежал бы сейчас где-нибудь на границе: руками в крест, глазами в небо…
Мои возвращаются с докладом – что ж, похоже, баронский гонец не солгал, и жители тут действительно мирные. Приказываю снять маскировку и иду говорить с деревенским старостой.
Подхожу поближе к крестьянам, и в ноздри мне ударяет едкая вонь. Если они здесь и моются, то явно по какому-то сектантскому обычаю – раз в пять лет из кухонной тарелки. Староста этот точно в последний раз видел воду ещё при короле Аделите. Пфу. Запрещаю солдатам подходить к местным ближе, чем на пять метров, чтобы не подцепили насекомых или, не приведи Боги, какую-то заразу. Только эпидемий нам не хватало.
Заставляю крестьян вымыться. Благо, речка рядом. Конечно, не лето, ну ладно, климат здесь теплее, чем в столице. Не замёрзнут. В ответ на их вялое сопротивление сообщаю, что Кунсайт их накажет. Почему-то действует слабо. Тихо ругаюсь сквозь зубы и обещаю лично удавить каждого встреченного вонючку. Вымылись. Даже одежду постирали. Точно, сектанты. Ладно, разберусь в следующий раз. И барона потом навещу.
Темнеет, возвращаемся. Ночевать на полном клопов матраце не хочется.

Вечер.

Сижу в кресле, ем апельсины. Листаю накопившиеся бумажки, часть из которых в итоге должна отправиться в архив, а часть остаться там, где была. Если этого не сделать, скоро здесь не будет места даже для меня самого. Решаю, что когда закончу с организацией вооружённых сил, выкину из комнаты всё лишнее – оставлю только шкаф, кровать и стол. И никаких дурацких записей. С ними мороки почти столько же, сколько и с названиями…
Дворцовая стража у нас будет Белой. Пусть эти раздолбаи носят светлые мундиры, пятно посадят – заметно сразу, и слюной не затрёшь. Увижу грязь на форме – покалечу. Не видать им больше славных базальтовских времён… Бунты будут подавлять Чёрные – наши люди не любят чёрный цвет и боятся темноты. Почему, не знаю – Нефрит, он, наверное, самый добрый из Богов, во всяком случае, самый терпимый к смертным… А вот как звать тех, кто будет охранять лаборатории и школы, и тех, кто будет ловить убийц, грабителей и насильников, я не знаю. Ладно, разберусь в процессе. Вызываю к себе предполагаемых начальников. Приходят.
Близнецы Барий и Бор. Стоят – борода лопатой, грудь колесом, и ведь похожи, мерзавцы, как мои сапоги: только у одного нос синий – разбили в какой-то стычке, а у другого – красный, он только что вернулся с жаркого Юга. Я посмотрел на них ещё раз, и расхохотался. Хорошо. Я придумал. Пусть будет Алая и Синяя стража.
Раздаю близнецам поручения, потягиваюсь и зеваю. Справился, наконец-то. А про стражу надо братьям сообщить – пусть тоже посмеются. Тянусь сознанием к Алмазу и Сапфиру, но получаю только отклик Сапфира. Алмаза не слышно. Он не спит, не занят и не отмахивается. Его просто нет. И мне становится страшно. Даже когда я попал в зыбучие пески, а магия была полностью блокирована, даже когда во дворец ворвались три сотни мятежников против сорока защитников, даже когда гиперборейская тварь распорола мне живот и её жёлтая вонючая пасть зарылась в мои внутренности, мне не было страшно. Да страх, наверное, сам бежал от меня, когда я шёл на Сид, прорываясь на помощь к Сапфиру, протыкал мечом, вспарывал врагов от горла до паха, сжигал чистой магией, и когда выбили меч, а для заклятий не оставалось ни секунды, я рвал их руками, дробя конечности, сворачивая шеи, пробивая горло, ломая хребет… А теперь загнанный и посрамлённый, страх решил-таки взять реванш. И я испугался. Как это - брата нет? Алмаз – часть меня. Алмаз – часть Сапфира. Мы часть Алмаза. Его не может не быть.
Когда я нёсся по залам и коридорам – забыв о телепорте, забыв обо всём – наверное, я был быстрее Бога. Почему я не обратился к Нефриту – не знаю, наверное, мне попросту отказал мой разум. Я спрашивал, я искал Алмаза, но никто не знал, куда делся король… Мы с Сапфиром едва не казнили половину двора и чуть не разнесли замок. Ткань мироздания трещала по швам. Его не было. АЛМАЗА не было. И в этот момент я понял., что может быть, прав не я, а этот глупый помощник глупого баронского писаря, потому что мой мир действительно стоит на трёх китах….
У нашего мира три опоры – Алмаз, Сапфир и я. Если что-то случится с одним из нас, если кто-то однажды исчезнет… мир обрушится. Он не сумеет устоять на одной или двух. Их, опор, всегда было три. Это очень важно.
В голове взорвался возглас Сапфира: «Сюда! Он здесь!» И я метнулся на зов.
В одной из заброшенных комнат, прислонившись к стене, сидел Алмаз, держал в что-то в руке и слабо, но довольно улыбался.
ЖИВ. Он был жив.
Наверное, некоторое время я ничего не слышал. Я был оглушён кошмарным, выбивающим дыхание, сметающим всё на своём пути счастьем. Старший говорил про какую-то ошибку в описании ритуала, которую он нашёл в последний момент …Сапфир его о чём-то спрашивал, потом долго и нервно что-то высказывал, и, кажется, под конец, почти кричал. О чём они говорили, я не знаю. Я об этом не думал. Я смотрел. Вот у него пуговица на рубашке отлетела. Вот она чёлка – совсем зарос, и она падает ему на глаза. А вот, на подбородке у него, оказывается, родинка. Жив. Жив! Брат жив.
А потом мир обрёл звуки.
- …не могли дозваться.
- Это случайно вышло. Я не знал. Что-то важное случилось в это время?
- Нет! Да… Какая разница? Ты всё равно должен был нам сказать. Или хотя бы Лорду Обсидиану. – Сапфир нахмурился и скрестил руки на груди. – Решил бросить нас, оставив пустой трон и расколотую? Ты должен был позвать нас.
- Должен?! – Алмаз запрокинул голову и засмеялся. Смеялся он долго, громко и оскорбительно. У младшего дрожали руки и губы, как у человека, который собрался плакать. Через минуту он выбежал в коридор.
Алмаз вздохнул и посмотрел на дверь. Кажется, понял, как обидел Сапфира.
- Так было надо, - упрямо произносит брат. – Он не понимает. Даже если бы я не нашёл ошибку. Я бы всё равно справился.
Киваю. Верю. Я увидел, _что_ он может. Он действительно всё может. Другой бы тут не сидел после этого. Любой бы тут…
- А не справился бы – значит, невелика потеря. – улыбается Алмаз. – Зачем стране и трону король, который ничего не может сам?
Ну что тут можно сделать? Даже наорать на него не хочется. И вообще ничего не хочется. Совсем. Подхожу к нему вплотную, берусь за связанные в хвост волосы, сильно тяну и, склонившись к самому лицу, чтобы нельзя было отвести взгляд, говорю прямо в расширившиеся зрачки.
- На хрен страну. На хрен трон. Ты нужен_мне_.
Отпускаю Алмаза и, даже не оглянувшись, иду к себе. В ладони осталось несколько белых волосков. Думаю со смешком, что у кого-то сегодня будет дико болеть голова. Интересно, почему он мне по зубам не дал? Ритуал силы отнял?
Решительно пересекаю коридор, решительно открываю дверь и так же решительно встаю посреди комнаты. И наконец осознаю, что я ему сказал. Я что, ему ЭТО сказал? Лицо в зеркале кажется каким-то красным, наверное, я как Бор – обгорел на Юге. Надо попросить Сапфира, чтоб в лаборатории изобрели защиту от солнца, а то просто жуть какая-то…
Падаю на кровать, поправляю подушку и подтыкаю одеяло – дует. Теперь нужно подумать о создании нормальной разведки – это раз, контрразведки – это два, а три почему-то проваливается в глухой колодец, где есть алебарды, помощник писаря и хвостатый Алмаз почему-то с магической свечкой в руках..

Сид (полгода после коронации, Рубеусу 15. Нет, он не так крут. -_-".Просто обстоятельства такие были)

Предупреждение 1: не рекомендуется для прочтения лицам, не достигшим семнадцати лет, беременным, людям с ослабленной нервной системой и просто впечатлительным.
Предупреждение 2: содержит сцены насилия (массовые убийства, убийства невинных, много крови)
Предупреждение 3: автор искренне убеждён, что убийство – это самый скверный способ решать свои проблемы. Смысл поступка персонажа совсем не в этом.


…Дикий, непрекращающийся крик Сапфира всё ещё стоял в моих ушах, когда мы входили в Сид…
Это была самая обычная боевая операция. Это был самый обычный город с кучкой сектантов, дряхлым замком и впавшим в маразм герцогом. Сектор в ведении Сапфира – самый безопасный и мирный. Единственная трудность – какой-то источник энергии внутри замка, но щитовые и слабенькие противоударные артефакты в стенах никогда не были редкостью. Младший потянулся сознанием определить его параметры, структуру и прочую чепуху… Самое обычное сканирование. Которое даже засечь-то нельзя в принципе – умничка-Сапфир всегда был крайне осторожен и ловок…
Кто. Мог. Знать.
…Сапфир лежал на земле, раскинув руки и не шевелясь, только глаза – страшные, чёрные, уродливые ямы, один зрачок – ни белка, ни радужки, и безумный, мало похожий на человеческий, вой?…стон?…хрип? – да не знаю что! – из широко раскрытого рта на одной раздирающей ноте. Всё время. В течение двух часов.
В течение двух часов мы вливали в него силу. В течение двух часов лучшие целители делали всё возможное. В течение двух часов Алмаз звал сперва Кунсайта, потом Джедайта, Нефрита и Зойсайта, пока не сорвал голос. Он орал так и такое, что если бы Боги, как в дурацких книжках сектантов жили на небесах, то они бы давно рухнули со своих облаков. Но наших Богов не было во Вселенной. Возможно, они предвидели не всё, возможно – хотели, чтобы мы справились сами, возможно – у них просто были дела гораздо более важные, чем судьба какого-то смертного, возможно… Да какая разница?!
Боги были глухи, а целители бесполезны. Если, конечно, не считать за пользу издевательские поклоны и отговорки, дескать, помочь не можем, кто-то поймал его сущность…
…Поймал - и теперь рвёт её на части.
Перед глазами с ужасающей чёткостью встала знакомая, привычная с детства сцена рыбалки – рыба с пробитым нёбом бьётся на крючке у хихикающего мальчишки – и меня чуть не вывернуло.
Мне было не важно, что именно с ним сделали. Мне было не важно, кто или что могло сделать такое. Я шёл на Сид.
Алмаз остался с братом: одна рука над головой – удерживать рассыпающийся в пыль разум, другая – глушить этот страшный крик, чтобы не сойти с ума самому.
Я вёл солдат. Боль Сапфира – я подключился к нему напрямую, я хотел это чувствовать – вгрызалась в виски и драла каждый нерв, каждую клетку, которая была в моём теле. Это было хорошо. Это было чудесно. Пока я ощущал боль, я знал – он ещё здесь. Он ещё есть у меня.
Перед нами был замок. Благие Боги! Самый обычный соплями склеенный замок, даже толком не защищённый – так только, от телепортации и проникновения сверху. Да и то, будь здесь хотя бы половина наших магов – они все делились с Сапфиром энергией – проблем с этим бы не возникло. А вокруг замка стояли люди. Огромная толпа людей. И ни одного воина. Ни одного мужчины. Только женщины… И почти все с детьми. Самые маленькие смешно тянули ручки, агукали, или сладко посапывали. Ребята постарше держались за юбки матерей и испуганно смотрели на нас. Некоторые из женщин плакали и выкрикивали проклятия, некоторые молча перекрывали нам дорогу. Пирит сплюнул: «Бабы и малышня… Много ли забот». Пирит был глуп.
Вокруг горожан, поверх них и на них колыхалась прозрачная масса. Что-то липкое, хлюпающее, отвратительное связывало их в одно целое – непроходимую, неразрывную стену. Из содрогающейся мерзкой плёнки смотрели живые глаза – глаза людей, а не зомби. Глаза тех, кто знал, что он делает. Глаза тех, кто этого хочет.
Трое или четверо солдат, не дожидаясь приказа, кинулись к женщинам, попытались оттащить их от других, растолкать их, вытянуть хотя бы детей. Сыто чмокнуло. Солдат всосало в толпу. Маленькие ножки в трогательных сандаликах. Аккуратные лодыжки в кожаных туфельках. Женщины танцевали, дети забавно подпрыгивали. Из раздавленного живота Галита брызнули кишки. Хрустело. Чавкало. Перемалывалось. В считанные мгновения. От здоровенных, сильных парней осталась только кровавая каша. Их растоптали заживо.
Кого-то из наших рвало, несколько порывались кинуться прочь. Но я уже знал что делать. Растолкать, отодвинуть их было нельзя, это не тэриэн* – сила сомкнутых рук, Отключить сознание, вырубить – тоже, это – не цуу* – сила магии, магией это не взять. Их держит оусэи*. Сила жизни. Втиснутая, сомкнутая, сбитая в ненормальную отвратительную и неизвестную мне формулу. Их нельзя попросить уйти, их нельзя телепортировать отсюда, их можно только…
Будь Сапфир в порядке, может, он придумал что-то другое, он всегда думал как-то иначе, по-своему. Я даже не знаю, сколько всего он умеет. Но сейчас Сапфир…
Я взял в одну руку меч, а в другую – кривой кинжал, дар Бога-Покровителя. Я крепко сжал зубы.
Двухлетний малыш потянулся ко мне – ему понравился светящийся полумесяц. Где-то заплакал младенец, и мать склонилась над ним, шепча что-то ласковое и успокоительное. Я сжал ещё и кулаки. Рукояти впились в ладони. Помогло.
- Прорываемся. Не калечить. Только убивать.
Кто-то бросил оружие, кто-то бросился на меня: «Позор!», «Это же дети!» «Там же дети!» Их я сжёг на месте.
Дети? Им ещё жить и жить?
А там, в паре миль, на руках у Алмаза умирает Сапфир!
Дети? Маленькие?
А Сапфиру тоже всего тринадцать!
Дети? Не понимают?
А то, что придёт в себе, если придёт вообще, возможно, тоже не будет ничего понимать! Возможно, это будет уже не-Сапфир и не-брат.
Дети?! Вы говорите о детях?!!
Я захохотал – громко, от души, откинувшись и глядя в ясное, чистое, безупречно-синее небо.
Сапфир кричал. Сапфиру было больно. У Сапфира уже почти не было времени. Мой брат переставал быть. Мой брат. Брат. Мой.
Я посмотрел на солдат. На всех. На каждого. И взял всё на себя. Всё, что будет потом. Всё, что сделаю я. Всё, что сделают они.
Я колол и резал. Я раздирал, полосовал, сминал и отшвыривал. Я не видел ничего перед собой. Потом у меня вырвали меч, потом толпа сомкнулась вокруг меня. Места на замах, времени на пасс не оставалось, и я рвал их руками, кромсал, расчленял, ломал хребет, протыкал глазницы, вспарывал животы… Наверное, сам страх боялся меня, когда я шёл на Сид. Насквозь. Напролом. По красной дороге.
Это то, что я буду помнить всегда. Как долго всё длилось. Как неправильно быстро всё закончилось. Как мы вынесли всех.
После, снеся ворота – толком не запертые, проржавевшие насквозь – я шагнул в полутёмный сырой коридор. Откуда-то несло гнилью и стоячей водой. Что-то соскользнуло с моего плеча и хрустнуло под ногами. Прозрачная плёнка, маленькие пальчики, кровь… Но мне было не до того. Думать было некогда. Меня ждал настоящий бой.
Я нёсся по залам и коридорам, заглядывая в бесчисленные комнаты, и когда, наконец, нашёл ту самую, нужную, меня снова вывернуло смехом, меня тошнило от хохота, я трясся и захлёбывался, но никак не мог остановиться.
Два плешивеньких, усохших старичка, все в лишаях и гнойниках, почти лишённых собственной магии, обхватили розовато-серый грибовидный камень с двух сторон и что-то шептали, покачиваясь, но дрожащих тощих ножках.
Я подошёл к ним, заглянул в подслеповатые мутные глаза каждого, и одновременным движением обеих рук вырвал им горло. Как я схватил со стены алебарду и ударил в камень я уже помню смутно, помню только, что тот оказался хрупким, как стекло…
А потом я ощутил непривычную лёгкость – меня настигла тишина и свобода от боли. Я обессилено сполз на пол, и прежде чем окончательно вырубиться, успел услышать совершенно замученный, но радостный голос Алмаза «Не знаю, что ты сделал, но младший в порядке. Он спит» и подумать «Лучше тебе не знать, что…»

***
Пришёл в себя я где-то в палатке. Я был одет в чистое и закутан в какое-то плотное одеяло. На кресле неподалёку мирно сопел целитель. Какая-то настойка пузырилась и шипела на маленьком столике. Пахла она довольно неприятно. Я – тихо, чтобы доктор не проснулся и не начал меня ею поить – прокрался наружу. Мензурку прихватил с собой – пригодится полить растения.
Снаружи светило солнце, и мне даже пришлось прищуриться, прежде чем я смог что-либо разглядеть. В метрах десяти бодрый Сапфир отдавал распоряжения. Меня он пока не видел, и что-то серьёзно вычитывал смущённому адъютанту не многим старше его самого. Тот оправдывался и краснел.
Я улыбнулся. Какой он серьёзный, мой братик.
«Ага!» - рядом с ухом раздался привычный смешок. – «На Джедайта похож… Тот так заинтересовался обломками, что даже не знаю, как его от них оттащить»
Я зло дёрнулся.
- Жалко, что я испортил такой любопытный ка-амешек, да?
Нефрит ещё раз хохотнул, и я почувствовал лёгкий щелчок по носу.
«Время в разных мирах течёт по-разному. Джедайт успел бы к своему… ученику в любой момент. Привязался к нему, представляешь?»
Разбитые о дерево пальцы не заживали три дня.
А та настойка оказалась заклятьем забвения. Хорошо, что я её не выпил. Тьфу, лучше бы поесть оставили!
* - слова «тэриэн», «цуу» и «оусэи» принадлежат Н. Игнатовой.


Песня о Рассвете - (Рубеусу тут 18, Алмазу - 20, Сапфиру - 16)

Алмаз сидел в кресле, подобрав под себя ноги и что-то писал - насколько Рубеус смог заметить - белым по белому, так что нельзя разобрать ни слова. Впрочем, его рука двигалась настолько быстро и размашисто, что невозможно было с уверенностью сказать даже то, что он вообще пишет слова, а не чертит магическую формулу или просто что-то чёркает в такт своим мыслям.
Король хмурился, вертел перо, сосредоточенно что-то обдумывал, потом закрывал глаза и откидывался на спинку кресла. Выглядел он осунувшимся и вымотанным - как в первый год после коронации. Рубеуса он не замечал. Ну, или делал вид, что не замечал. Рыжий никогда не стучался, а дверь его всегда пускала. На предупреждения и сообщения Алмаз её не заклинал, а дверь - она деревянная, чему научили, только то и делает.
Принц пару минут подумал - не стоит ли ему уйти, а потом-таки взгромоздился на подоконник, и вызывающе поболтал ногами в воздухе. Ему нравилось сидеть вот так, наверху, и смотреть в окно...
Однако сегодня за окном вздувалось что-то серое и, кажется, скользкое. Серое и скользкое было близко, оно нависало прямо над головой - если смотреть вверх, и было где-то высоко, если посмотреть вдаль, на подёрнутые туманом крестьянские домишки. Серое и скользкое было небом. Это было не весело. Это было скучно.
Два дня назад небо было интересней. И ещё два дня назад Сапфир дал ему защиту от чтения мыслей - сильверы баловались этим в последнее время - и Рубеус его добросовестно испытывал. Сапфир обещал какие-то побочные эффекты, но рыжий их пока не замечал, разве что мысли стали более цветными, что-ли. И образными - наверное, на Сапфировы похожи. А ещё пахло странно. Вот, например,это окно имело запах смородины и хрустального звона, и Рыжему почему-то казалось, что так должно пахнуть совсем другое окно - в прежней комнате брата, а вот почему, Рубеус ни за что бы не смог ответить. Зато знал. Это да.
Шторы пахли свежестью, магией и розами, маленький столик-тумбочка в углу комнаты - сладким пуншем и лимонами, а от начальника Алых, Бора, тянуло ароматной кашей, печёным хлебом и уютно потрескивающим костром. Он смеялся и говорил, что от него разит пивом и порохом. Но он ошибался. Рубеус был в этом уверен. Только доказать не мог. Но самыми интересными были Аметист и Сапфир. С Аметистом было приятно сидеть рядом - его пропитали анис, бадьян и ещё смех и мужество. А вовсе не брасские парфюмы, как утверждали дворцовые сплетники. Сапфир пах персиковым вареньем, упрямством и какой-то тайной. А потом - слабо, но отчётливо - градом и отчаянием. Но Рубеус знал - это временно, а вот персики и упрямство... Персики и упрямство будут всегда. Как и иллюзия-фантом-сила за спиной - след Покровителя. Джедайта.
Алмаз закончил писать, нервно сжал бумагу в кулаке, потом разгладил, и добавил пару слов. Вчера старший - если Рубеус закрывал глаза и уши - выглядел то как вспышка света - очень, очень яркая, то как мягкое сияние свечи, то как искрящийся бенгальские огни. А ещё там были сомнения, грим, гроза и лёд (эти, последние, конечно, от Кунсайта), и что-то такое настоящее, забытое всеми, что-то лично его - как Истинный Меч у Аделита, или как Песня о Рассвете у неизвестного поэта, родившегося задолго до эпохи Становления, самое древнее произведение в Королевстве, имеющее сотни переводов и ни одного удачного.
Сегодня Алмаз был странный. Вокруг него была крепостная стена, тяжесть сводов замка, решимость, растерянность и остывший чай. А на фоне этого, та самая песня, издалека, фоном - чуткими пальцами по западающим клавишам, твёрдым аккордом - ударами рук, без голоса, одной музыкой древнего инструмента, от которого не осталось даже изображений.
Одетый в белое, Алмаз писал белые строчки белым пером на белом листе, сидя в белом кресле. Белоснежные пряди падали на бледное лицо, только ресницы почему-то тёмные - Рубеус раньше не замечал, вот какое ему дело, какие у брата ресницы? - и радужка тёмно-фиолетовая. Вот о таких и говорят - одни глаза... Да что же, Боги свались, он такое пишет? Спрашивать смысла не имело. За эти три года рыжий научился это определять. Нет, конечно, тогда ещё не по запаху, скорее - по тону, по напряжённо выпрямленной спине, по повороту головы, по... - в общем, определял, а по чему - это уже дело десятое.
Возможно, эти долбанные западные провинции снова не внесли свою часть - местным упрямцам проще посжигать всё своё добро и жрать крыс да ящериц, лишь бы не отдать столице - ни копейки, ни зёрнышка. И эти два трусливых губернатора опять понадеялись на то, что король всемогущ, и может быть везде и сразу. Что им с того, что люди Канаана, недополучив необходимого, будут проклинать не западников, а Алмаза?
"Заставлю их создать заново всё испорченное. Как - не знаю. Но сделаю" Мысль прочно засела в голове Рубеуса, и не пожелала сдаваться. Но это надо было знать точно - а Алмаз отчёты из провинций показывать не любил, считал это только своей проблемой и вредничал. Вредный Алмаз пах как шиповник - колючками... И принц решил задать дурацкий вопрос. Ему нравились дурацкие вопросы. Были полезными.
- Слушай, а что там с Севера, много железок прислали?
Может Алмаз проговорится, что это не окупает западные долги?
Король информативно пожал плечами. И Рыжий не успокоился.
- А Маглорские сладости? - Алмаз их любил. Интересно, насколько всё плохо? - Я могу взять побольше в дворцовые кладовые?
Запахло щавелем и, кажется, недоумением.
- Как хочешь, - Алмаз снова пожал плечами и уткнулся в абсолютно чистый лист.
- А если я слопаю твою долю? - Рубеус спрыгнул с подоконника и расположился напротив кресла. Подлокотник неожиданно обзавёлся золотыми глазами и пушистым хвостом.
- Я же сказал, как хочешь. - потянуло горным воздухом, резким и разреженным, почти не пригодным для дыхания.
- Да что с тобой? - а вот вслух получилось случайно. Совершенно. И вообще - как это, говорить не то, что думаешь? Рубашка принца пахла войной и глупостью.
- Всё нормально, Ру. Пойди стражу подоставай, а?
Ну вот, прибыли. Со стражей я уже года два как не вожусь, сами справляются... Неужели Серебрянные узнали что не надо? Так у нас на это Джедайт есть... Или дело в Богинях? - запах тревоги, гари и копоти неприятно резанул ноздри. - А возможно, на границе снова не стало кого-то из наших... Там Сардоникс - учитель и друг. Алмаз им восхищается. А ещё туда вечно сбегает Изумруд. При мысли о сестрёнке как-то неприятно кольнуло слева.
Если так, то, наверное, лучше выйти. Или сесть на второй подлокотник - как Айс. И остаться. Рыжий посмотрел из-под чёлки, Алмаз рисовал что-то похожее на сильверский иероглиф "надоело-быть" Запахло не глупостью. Запахло дымом. Дым набирался в лёгкие и мешал говорить. Но куда какому-то дыму до дурной башки?
- Надоело быть королём или надоело быть Алмазом?
Старший хмыкнул. Не отстанешь, а?
- Домашним любимцем у Судьбы - надоело. - едко, как нашатырь, я чуть не закашлялся.
А Нефрит говорит, что не везёт только тем, кого судьба охраняет. И смётся. Как их трудно иногда понять, Богов. Но ничего, я пойму. И что-нибудь изменю. Обязательно. Неожиданно Рубеус понял, что не так. Не пахло грозой, не пахло озером, доже болотом - и тем не пахло. Вообще не пахло водой. Неужели Кунсайт мог отказаться от Алмаза? Ну так это ничего, - Рубеус с силой сжал амулет - остроугольный многогранник из звёздного металла. - Он и без Великого Кунсайта настоящий король. Он и без Кунсайта справится. Рыжий представил, что если бы от него отказался Нефрит. Как будто часть выломали. И, наверное, большую часть. Принц сглотнул. Страх пахнет нестерпимо. Ужас вообще не пахнет. Ну, ничего, ничего. Жили же мы без них? Главное, что у каждого есть он сам. А мы... Мы дорогого стоим Рубеус посмотрел на брата.
- Скажи честно, я что-то могу сделать?
Рубеус не был Нефритом. Рубеус не был Зойсайтом или Джедайтом. Рубеус вообще не был Богом. Да уж, взвалить Кунсайта на плечо (это без учёта того кто он и где он), было мыслью смешной настолько, что Рубеус был готов взяться за её осуществление.
Пахло запертой комнатой, гордостью и минутной стрелкой часов.
- Ничего, спасибо. Сладости уже привезли, наслаждайся. - Рубеусу показалось, что где-то мелькнула капля дождя. Я ошибся? Догадки - это не моё. Догадки - это для младшего.
Рыжий повернулся к двери, и... И персики... Конечно, персики и упрямство.
- Я тут принёс кое-что. - Сапфир держал в руках какой-то свёрток.
- Давай потом. - король помассировал затёкшее плечо. - Если это не срочно, давай всё потом.
Младший задумался, а потом решительно подошёл ко мне стал рядом. Я собрался уходить. Тянуло неловкостью и грядущей телепортацией. Сияние портала мигнуло вокруг короля, подсветилось и погасло. Алмаз вздохнул, и неожиданно спросил.
- Что там, за окном?
Я замялся. Говорить про серое и скользкое не хотелось.
- А там облака, - вдохновенно прошептал Сапфир. - Пушистые, кремовые.
Младший в окно не выглядывал. Не сейчас уж точно. Да и не сегодня - почти наверняка.
- ...По ним, наверное, легко бегать... - пахло заразительным бредом, и рыжему нравился этот запах.
- ...Совсем как мороженое - очень сладкие, только не тают...
- ... "И там, сквозь них, идёт дорога, по ней идут все, которые с нами"... - эту легенду я очень любил.
- ... "Да, дорога - твоя, моя, его, их и наша"...
- ..."Дорога, которая есть всегда, для которой нет незачем и не с кем" - задумчиво доцитировал Алмаз, кинул мне в руки свои записи, потом встал, подошёл к окну и отдёрнул шторы.
Я неохотно посмотрел в окно. Нависшего не было. Серого не было. Только облака и красная - лучи-лучи-лучи - солнечная дорога.
- Здесь небо, как серый лёд,
Здесь кровь из гортани бьёт... - Алмаз пел очень тихо, очень печально и с какой-то мрачной решимостью. Песнь о Восходе - в одном из ранних переводов. Самом неровном, но самом искреннем.
- На веки ложится снег,
Так что же осталось мне? - запахов Рубеус больше не чувствовал - наверное, действие побочных эффектов закончилось. Но свет, и грим, и сомнения, и то, настоящее - это всегда было здесь. Просто за остывшим чаем и крепостной стеной пряталось. Сапфир подхватил песню с третьей строчки. Рубеус - с четвёртой.

Мне - счастье вечерних встреч,
Мне - сила, упрямство, меч,
Мне - юный безумный пыл,
Всё то, чем когда-то жил.

Мне - горечь разбитых снов,
Мне - гордость последних слов,
Мне стыд за своё "не смог",
Всё то, что себе сберёг.

Мне - слава былых побед,
Мне - опыт прошедших лет,
Мне - страх за свою любовь,
И всё, что всегда со мной.

Мне - клочья в груди потерь,
Мне - тот я, который зверь,
Мне - смысл, что не раз терял -
И всё на себя что взял.

Мне - чашу, где боль - вино!
Пусть то, что мне мной дано,
Плеснут - сверх любых краёв,
Я выпью - до дна - её! - и громко, на надрыве, как надо было, взметнулись последние строки:

Я, павший на смех врагу,
Я - встану. Я всё смогу.
И вынеся - жар и бред,
Я выйду на путь в рассвет.

... Здесь небо, как серый лёд,
Здесь кровь из гортани бьёт...
Нет, снег, не спеши, постой.
Я - здесь. Я ещё - живой.

Весело - не было. Хорошо - не было. Было тепло. И был - рассвет. Когда взошло солнце, мы с Сапфиром вышли от Алмаза.
А на тех листах ничего не было. Может быть, он всё стёр, а может - я просто не нашёл способ.